Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






В 1893 году австрийский парламент официально утвердил фонетическое письмо для «украинского языка».






Далее методика была проста: при помощи полицейских мер во всех учебных заведениях стали насаждать «кулишовку» (украинское правописание), отбирать книжки, написанные на литературном русском языке, закрывать литературные общества и увольнять всех несогласных с этим нововведением преподавателей. «Фонетика» используется для официального делопроизводства, выпуска периодических изданий, печатания книг. Маховик украинизации русинов начал набирать обороты. Это подтверждают и более поздние откровения министра просвещения и вероисповеданий петлюровской Директории митрополита Иллариона, сказавшего, что успех введения «фонетики» был обусловлен только тем, что «цэй правопыс здобув соби урядовэ затвэрдження» (это правописание получило правительственную поддержку).

По воспоминаниям самого И.Франко, возмущенные галицкие читатели возвращали подписанную прессу со следующими сопроводительными записками «Не смийте мени присылати такой огидной макулатуры», «Возвращается обратным шагом к умалишенным»...

Но украинизаторы не остановились только на «фонетике». В отличие от австрияк, считавших серьезным достижением изменение даже одной буквы, они предприняли более радикальные меры. Из алфавита они выбросили буквы «Ы», «Э», «Ъ», «ђ - ять» и добавили «Ї», «Є» и «Ґ». Кроме того, они заменили написание некоторых звуков: «Ы» на «И», «И» на «І», «Е» на «Є», «Э» на «Е», «Ъ» в средине слова на «»; несколько особняком стоит буква «Ґ» обозначающая произносимый несколько иначе звук «г» (примерно так, как если бы после него стоял твердый знак) в менее чем пяти сотнях «украинских» слов и буква «Ї», звучание которой можно приблизительно передать сочетанием «йи». (После отмены в русском правописании буквы «ять» (ђ) и отмены в конце слов «эров» (Ъ) отличия между русским и украинским алфавитом несколько уменьшились.)

Но почивать на лаврах «после трудов праведных» «национально свидомым» не пришлось. Даже в таком сильно изуродованном виде письменный язык не разъединял окончательно две части русского народа. «Филологи» начинают лихорадочно выбрасывать из украинского новояза слова, хоть немного напоминающие русские и насаждать слова, заимствованные из польского и немецкого языка. А когда и этого оказывалось недостаточно по причине одинакового произношения – придумывать новые. Этот зуд словотворчества с новой силой возобновился в нынешнее время. Но, как и ранее, продуктивность его весьма мала, а вернее – вообще никакая. Насколько мне известно, в настоящее время в современном «литературном украинском языке» в употреблении только одно, истинно украинское слово – «лэтовыще» (аэродром), которого нет ни в русском, ни в польском языках. Другие образчики украинского «новояза», несмотря на все потуги «национально озабоченных» распространения не получили. В качестве примера можно привести «жывнык» (биолог), «ризальнык» (хирург), «заразлывэць» (врач-инфекционист) или совсем уже неприлично звучащее «выпэрдова» (выхлопная) труба.

Эта деятельность наглядно подтверждает малорусскую пословицу «нэхай гиршэ, абы иншэ» (пусть хуже, лишь бы иначе). И в точности повторяет попытки польских отцов-основателей «украинской нации», которые вначале попытались убедить русинов, в том, что они – восточные поляки; а когда это не удалось – убедить их, что они не русские «украинцы».

Дополнительные проблемы украинизаторам добавило то обстоятельство, что в качестве основы «украинского языка» науковци использовали простонародную разговорную речь, почти исключительно сельскую, которая приспособлена лишь для описания крестьянского быта.

Примерно в это же время начинают свои литературные опыты Котляревский, Квитка-Основьяненко, Гулак-Артемовский, Марко Вовчок, которые впрочем не оставили заметного следа в деле создания «ридной мовы» (родной речи).

Но были и другие литературные эксперименты, проводимые «серьезными науковцами». В качестве примера можно привести объемистое «творение» Кулиша. В отличие от «Энеиды» Котляревского, которая написана как литературный курьез и не на что более не претендовавшая, перевод Библии на «мову», осуществленный Кулишом в начале 70-х годов 19 века и претендовавший на научность, произвел настоящий фурор в обществе. А его автора сделал посмешищем. Чего стоит только одна фраза: «Хай дуфае Сруль на Пана...», что есть переводом на «украинский язык» фразы «Да уповает Израиль на Господа...»

Да, чего только не сделаешь ради родной нации...

Но были и другие предложения. Костомаров и Драгоманов требуют предоставить язык и литературу самим себе: найдутся писатели и читатели на «мове» – она сама завоюет себе место. Но никакая регламентация и давление извне недопустимы. Драгоманов часто говорил, что «пока украинская литература будет представлена бездарными Конисскими или Левицкими, она неспособна будет вырвать из рук малороссийского читателя не только Тургенева и Достоевского, но даже Боборыкина и Михайлова». Культурное отмежевание от России как самоцель представлялось ему варварством.

Однако уже вначале 90-х годов появляются «национально свидоми» публицисты типа Вартового, который, обозвав русскую литературу «шматом гнилой ковбасы», требовал полной изоляции Украины от русской культуры. Всех, считавших Пушкина, Гоголя, Достоевского «своими» писателями, он объявил врагами: «Каждый, кто принесет хоть чуточку омоскаления в наш народ (словом из уст или книжкой), наносит ему вред, так как отвращает от национальной почвы». То же самое, только гладко и благовоспитанно, выразил М.Грушевский в провозглашенном им лозунге «полноты украинской культуры», что означало политику культурной автаркии и наступление литературной эры, представленной конисскими, левицкими и вартовыми. Писать «по-украински» с тех пор означало не просто заниматься творчеством, а выполнять национальную миссию.

В конце 80-х годов галицкая «наука» возвестила о существовании «многовековой украинской литературы». Появился двухтомный труд, посвященный этому предмету. Его автором был Омеляц Огоновский – один из самых активных функционеров «Наукового товарыства имени Шевченка» (да, того самого, что было инициатором введения «фонетики» в школьное образование). Огоновский может считаться создателем схемы истории украинской литературы. Ею до сих пор руководствуются самостийнические литературоведы, по ней строятся курсы, учебники, хрестоматии.

Затруднение Огоновского, как и всех прочих ученых его типа, заключается в полном разрыве между новой украинской литературой и литературой киевских времен, объявленной самостийниками, тоже украинской. Эти две разные письменности ни по духу, ни по мотивам, ни по традициям ничего общего между собой не имеют.

Объединить их, установить между ними преемственность, провести какую-нибудь нить от «Слова о полку Игореве» к Квитке-Основьяненко и Марко Вовчку или от игумена Даниила и Кирилла Туровского к Т.Шевченко – совершенно невозможно. В то же время нельзя не заметить прямую связь между письменностью киевского государства и позднейшей, общерусской литературой. Как уладить эти две крупные неприятности? Отказаться совсем от древнекиевского литературного наследства и окончательно отдать его москалям – значит отказаться от пышной родословной, от Владимира, Ярослава и Мономаха. И остаться с одними Подковами, Кошками и Наливайками.

Но и принять киевское наследство и превознести его – тоже опасно. Тогда непременно возник бы вопрос – откуда взялся украинский литературный язык 19 века и почему он находится в таком противоречии с эволюцией древнего языка? Огоновский разрешил эти трудности таким образом: от древнего наследия не отказался, признал киевскую литературу «украинской», но объявил ее неполноценной, мертвой и ненародной. И потому украинскому народу бесполезной. Он так и говорит: «письменная литература не была народною, потому что развитию ее препятствовали три элемента: во-первых, церковнославянская византийщина, затем польская культура со средневековой схоластической наукой и, наконец, образовательное иго московского царства». Не оживляясь той живою речью, которою говорила вся Русь, древняя литература, по его словам, не выражала духовной сущности народа.

Душа народа будто бы жила в одной только устной словесности. Книжники писали «Сборники», «Слова», «Послания» и иные вещи князьям, иерархам и панам на потеху, а неграмотный люд пел себе колядки, песни и думы, слагал былины и рассказывал сказки. Совершенно ясно, под народом здесь разумеется лишь простонародье, крестьяне. Такое «мужиковство» вызвано не симпатиями к простому народу, а исключительно необходимостью оправдать возведение простонародной «мовы» в ранг литературного языка. Что он и подтверждает: «письменная литература снова сделалась душою народной жизни только в новейшем периоде, когда писатели стали действительно пользоваться языком и мировоззрением народа».

Оказалось, что девять столетий южно-русская письменность шла ложным путем и только с появлением Котляревского вступила на истинную дорогу.

Невозможно предположить, чтобы Огоновский не знал элементарной научной истины об отличии всех мировых литературных языков от языков разговорных, и о значительном различии между ними. Следовательно, все эти «науковые» доказательства преследовали совершенно другую цель – подмену одного понятия другим для обоснования тезиса о самостоятельной украинской литературе.

Кроме того, Огоновский первый применил оригинальный в своей простоте метод для составления памятников украинской письменности, который поразил даже его доброжелателей: он попросту начал перебирать произведения древней словесности и изымать оттуда все «украинское». Критерием чего служил преимущественно географический признак – место написания произведения.

Отделив «украинскую» часть литературы от «москальской», Огоновский принимается за прямо противоположное дело, как только доходит до 19 века с его чисто уже «народной» литературой. Теперь нужно доказать, что галицкая и украинская литературы, возникшие и развивающиеся независимо одна от другой, являются одной и той же. И опять, как в первом случае, выступает механический метод, но на этот раз не разделения, а объединения. Собрав в кучу всех украинских и галицких писателей, Огоновский располагает их в хронологическом порядке, так что после какого-нибудь Шашкевича и Устиновича идет Метлинский, Шевченко, Афанасьев, Чужбинский, Климкович...

Науковый метод Огоновского имел большой успех и был перенесен на изучение всех других отраслей украинской культуры. Начались поиски сколько-нибудь выдающихся живописцев, граверов, музыкантов среди поляков, немцев или русских малороссийского происхождения. Всех их, даже тех, кто родились и выросли в Вене, Кракове или Москве, заносили в реестр деятелей украинской культуры. Делалось это на том основании, что: «други народы видбылы, видпэрлы, пэрэкуплювалы, пэрэмовлялы, а то по их смэрти кралы украинськых велыкых людэй для збагачэння своеи культуры». И теперь этих «видбытых» и «видпэртых» стали возвращать в украинское лоно.

Здесь следует немного упомянуть еще об одном «деятеле», который также внес весомый вклад в изобретение не только «украинского языка», но и «украинской истории». Я имею в виду «отца-основателя» украинской нации, М.Грушевского, родившегося в 1866 году польском городе Холм (ныне Хелм). И, по просьбе австрийского правительства, возглавившего в 1894 году «украинский Пьемонт». На австрийские деньги он со своими львовскими единомышленниками доводит до конца, начатое ранее поляками, изобретение «украинского языка». В связи с этим стоит упомянуть об одном из его филологических «открытий»: утверждению, что украинский язык является не только прямым потомком прародителя всех европейских языков – санскрита, но и наиболее на него похож! Что вызвало ехидную реплику со стороны его учителя Ивана Левицкого (более известного под псевдонимом Нечуй-Левицкий): «не иначе как на этом самом санскрите Грушевский и пишет». Патриарх малорусской литературы имел в виду украинский новояз, на котором была написана М.Грушевским десятитомная «История Украины-Руси». Этот корявый русско-польский суржик Нечуй-Левицкий метко окрестил «страшною мовою» (жуткой речью).

Злопамятный Грушевский не забыл этих слов и впоследствии отомстил своему учителю, не оказав ему никакой помощи, когда в апреле 1918 года Нечуй-Левицкий умирал в полной нищете в одной из киевских богаделен – Дехтяревском доме престарелых. В это время австрийский подданный Грушевский председательствовал в Центральной Раде... Что может лучше охарактеризовать моральные качества одного из патриотов «нэзалэжнойи Украйины». А ведь Грушевский был лично обязан Ивану Семеновичу. В свое время именно Нечуй-Левицкий взял под свое покровительство тогда еще никому не известного гимназиста, стал его наставником в литературных занятиях, рекомендовал к печати первые произведения будущего главы Украинской Дэржавы...

«Филологическая» деятельность Грушевского не ограничилась одной только Галицией. Воспользовавшись некоторой либерализацией порядков после революции 1905 года, которая привела к отмене запрета на издание украиноязычной прессы, Грушевский появляется в Киеве, где самым активным образом начинает пропагандировать фонетическое правописание (хотя и в несколько видоизмененном варианте). С этой же целью его единомышленники начинают выпускать периодическую прессу и издавать книги на украинском языке. Вот как описывал внедрение «фонетики» сподвижник Грушевского, «филолог» Агафангел Крымский: «И от настав 1905 рик у Росийський империйи и дав пидданцям волю друку, а украйинцям – волю друкувати своею мовою и тою орфографиею, яка йим до мысли... Вси украйинци раптом тоди одкынулы ненавыдну «ярижку» и зачалы пысаты справжним украйинськым правопысом, якый видповидав духови нашойи мовы». «Ярыжкой» ли «ерыжкой» украинизаторы презрительно именовали консервативное русское правописание – по названию букв старого алфавита «ер» (Ъ), писавшийся после твердых гласных в конце слов и «еры» (Ы).

Но это были только розовые мечты об изменении правописания. На практике стало ясно, что создать язык на бумаге легче, чем заставить им пользоваться обычных людей. Такая «ридна мова» с огромным количеством польских, немецких и выдуманных слов еще могла кое-как существовать в Галиции, где русины жили бок о бок с поляками и немцами. В Малороссии галицкую «мову» восприняли как абракадабру. Печатавшиеся на ней книги и прессу местные жители просто не могли читать. В начале 1906 года почти в каждом большом городе Украины начали выходить под разными названиями газеты на «мове». К сожалению, большинство этих попыток заканчивались полным разочарованием издателей, и издание, уже через несколько номеров (а то и сразу после первого) приказывало долго жить.

Малороссы, как прежде и русины, также встретили попытку обучения их «родному языку» с недопониманием. Например, один из подписчиков журнала «Засiв» писал: «Змiнить мерзенний правопис, бо вiн страшенно мiшає поширюванню нашої книжки в народ, в село… Буква «ы» есть буква свята i нiчого її змiнювати на «и» – це ж безтолковщина, медвежья услуга нашему народу».

Самостийников «не понял» и классик малорусской литературы, украинофил Нечуй-Левицкий, который, как и Грушевский, считал необходимым в противовес русскому языку развивать самостоятельный малорусский (украинский) язык. Но Нечуй-Левицкий был уверен в том, что язык нужно создавать, опираясь на сельские говоры Центральной и Восточной Украины (полтавско-нежинский вариант). Грушевский же пытался внедрять в обиход сильно ополяченый галицкий диалект, малопонятный в центральных и восточных областях. В свою очередь центрально- и восточноукраинские говоры он считал результатом насильственной русификации и поэтому недостойными в качестве основы украинского литературного языка. Поэтому при издании в Галиции сочинений украинских писателей из России (Коцюбинского, Кулиша, Нечуя-Левицкого) народные слова беспощадно выбрасывались, если такие же (или похожие) слова употреблялись в русской речи. Выброшенное заменялось заимствованиями из польского, немецкого, других языков, а то и просто выдуманными словами. Таким образом, галицкие украинофилы создавали «самостоятельный украинский язык». Этим же начал заниматься и Грушевский после прибытия в Киев.

В 1912 году уже пожилой Нечуй-Левицкий (которому шел тогда 76-й год) публикует свою брошюру «Кривэ дзеркало украйинськойи мовы» (Кривое зеркало украинского языка), в которой резко критикует реформу правописания в частности и насаждавшиеся Грушевским галицко-польские нормы языка вообще. Нечуй-Левицкий писал: «С такой амуницией в украинских журналах и книгах украинская литература далеко вперед не убежит, ибо весь этот галицкий и польский груз обломит нашу телегу. На мой взгляд, этот груз – просто мусор, засоряющий наш язык. Галицкая орфография смешна, диковинна и не покоится на каких-либо научных основаниях»... «И эту глупость премудрую, эти ребусы зовут фонетическим правописанием»... «С тучей точек над словами...» (обилие «i» и «ї» в украинских текстах у читателей вызывали ассоциации со стеклами, засиженными мухами). Но особенно Нечуй-Левицкий протестовал против того, чтобы на таком «языке» переиздавали его труды.

Он протестовал против искусственного ополячивания малорусской речи, замены народных слов иноязычными. Так, вместо народного слова «держать», указывал Нечуй-Левицкий, вводят слово «трыматы», вместо народного «ждать» – слово «чэкаты», вместо «предложили» – «пропонувалы», вместо «ярко» – «яскраво», вместо «обида» – «образа», вместо «война» – «вийна»; известное еще из языка киевских средневековых ученых слово «учебник» Грушевский сотоварищи заменили на «пидручнык», «ученик» – на «учэнь»...

Ехидно отозвался Нечуй-Левицкий по поводу замены написания «на углу» словосочетанием «на розі»: «и вышло так, что какие-то дома и улицы были с рогами, чего нигде на Украине я еще не видел»...

Польским влиянием Нечуй-Левицкий объяснял и введение форм «для народу», «бэз закону», «з потоку», «такого факту», в отличие от общеупотребимых «для народа», «без закона», «с потока», «такого факта». Крайне возмущала его и «правопыс» с введением апострофа и буквы «Ї». «Крестьяне только глаза таращат и все меня спрашивают, зачем телепаются над словами эти хвостики», – возмущался он.

Сам не чуждый «словесного изобретательства», Нечуй-Левицкий считал поспешность вредной, так как слишком большого количества нововведений народ «не переварит». Он понимал, что в основе этого «творчества» лежит желание сделать литературный язык как можно менее похожий на русский: «Получилось что-то, и правда уж слишком далекое от русского, но вместе с тем оно вышло настолько же далеким от украинского».

Классик украинской литературы настаивал на том, что украинский литературный язык нельзя основать на «переходном к польскому» галицком говоре, к которому добавляют еще «тьму чисто польских слов»: аркуш, брыдкый, брудный, вабыты, выбух, выконання, вич-на-вич, влада, гасло, еднисть, здолаты, злочыннисть, знэнацька, крок, лышывся, мэшкае, мусыть, нэдосконалисть, остаточно, оточэння, отрыматы, пэрэдплата, пэрэконання, пэрэшкоджаты, помэшкання, поступ, потвора, прагнуты, рахунок, розмайитый, розпач, рух, свидоцтво, скарга, спивробитнык, спивчуття, старанно, улюблэный, уныкаты, цилком, шалэний...

Указав на множество таких заимствований, Иван Нечуй-Левицкий констатировал: это не украинский, а псевдоукраинский язык, «чертовщина под якобы украинским соусом».

Следует еще раз подчеркнуть – Нечуй-Левицкий был убежденным украинофилом. Не меньше Грушевского и его соратников хотел он вытеснить с Украины русский язык. Но, все же вынужден был признать: «этот язык все же ближе и понятнее народу, чем навязываемая из австрийской Галиции «тарабарщина».

Разоблачения патриарха малорусской литературы Нечуя-Левицкого вызвали панику у «национально озабоченных». На него нельзя было навесить ярлык «великорусского шовиниста» или замолчать его выступление. Грушевский попытался оправдываться. Он признал, что пропагандируемый им язык действительно многим непонятен, «много в нем такого, что было применено или составлено на скорую руку и ждет, чтобы заменили его оборотом лучшим». Но игнорировать этот «созданный тяжкими трудами» язык, «отбросить его, спуститься вновь на дно и пробовать, независимо от этого «галицкого» языка, создавать новый культурный язык из народных украинских говоров приднепровских или левобережных, как некоторые хотят теперь, – это был бы поступок страшно вредный, ошибочный, опасный для всего нашего национального развития».

Грушевского поддержали соратники. Ярый украинофил Иван Стешенко даже написал специальную брошюру по этому поводу. В том, что украинский литературный язык создан на галицкой основе, по его мнению, были виноваты сами «российские украинцы». Их, «даже сознательных патриотов», вполне устраивал русский язык, и создавать рядом с ним еще один они не желали. «И вот галицкие литераторы берутся за это важное дело. Создается язык для институций, школы, наук, журналов. Берется материал и с немецкого, и с польского, и с латинского языка, куются и по народному образцу слова, и все вместе дает желаемое – язык высшего порядка. И, негде правды деть, много в этом языке нежелательного, но что было делать?». Впрочем, уверял Стешенко, язык получился «не такой уж плохой». То, что он непривычен для большинства украинцев, – несущественно: «Не привычка может перейти в привычку, когда какая-то вещь часто попадает на глаза или вводится принудительно. Так происходит и с языком. Его неологизмы, вначале «страшные», постепенно прививаются и через несколько поколений становятся совершенно родными и даже приятными».

Однако такие пояснения никого не убедили. «Языковой поход» провалился. Грушевский и его окружение винили во всем Нечуя-Левицкого, якобы нанесшего своим выступлением вред делу «распространения украинского языка».

Впрочем, окончательно пресечь «просветительскую деятельность» Грушевского и приобщение им малороссов к «страшной мове» была вынуждена российская тайная полиция, обнаружившая кроме «филологической» еще и другой тип «деятельности» – уже направленный на выполнение секретных заданий австрийских спецслужб по подготовке будущей аннексии Малороссии: начиная от вскармливания разнообразных сепаратистских организаций «украинцев» и кончая банальным шпионажем. Австрийский подданный был верен своей Империи.

Нечуй-Левицкий писал: «Приверженцы профессора Грушевского и введения галицкого языка у нас очень враждебны ко мне. Хотя их становится все меньше, потому что публика совсем не покупает галицких книжек, и Грушевский лишь теперь убедился, что его план подогнать язык даже у наших классиков под страшный язык своей «Истории Украины-Руси» потерпел полный крах. Его истории почти никто не читает». Хотя справедливости ради надо сказать, что «Историю Украины-Руси» не читали не только из-за «страшной мовы». Современники часто называли Грушевского «научным ничтожеством». Но согласиться с этим «великий историк» никак не мог и затаил злобу на своего учителя.

Возможность отомстить появилась у него, когда Грушевский вознесся к вершинам власти. В царской России Нечуй-Левицкий жил на пенсию. Но после революции царской России не стало. Пенсию платить перестали. Старый писатель остался совсем без денег. Некоторое время помогали знакомые. Однако общее понижение уровня жизни ударило и по ним. Ждать помощи было неоткуда...

Мария Гринченко (вдова Бориса Гринченко) попыталась хлопотать о назначении писателю пособия. Она обратилась в министерство Просвещения. Вот тут и вспомнились старые обиды. В министерстве всем заправлял Иван Стешенко. Правда, отказать прямо он не посмел. Наоборот, обещал помочь, но, естественно, обещания не выполнил. Также повели себя другие высокопоставленные чиновники. Сам «старый мерзавец» (так небезосновательно называл в своем дневнике Грушевского известный украинский ученый Сергей Ефремов) сделал вид, что его этот вопрос не касается...

А несчастный старик оказался в богадельне, где медленно угасал от хронического недоедания. Уже потом, когда писатель умер, деятели Центральной Рады заявили, что хотели назначить ему пенсию, даже приняли такое решение, но, дескать, опоздали. Наивная ложь людей, каждый из которых мог выложить нужную сумму из собственного кармана. И тысячу раз был прав галицкий литератор Осип Маковей, осудивший «заумных лилипутов-политиков» из самопровозглашенной Центральной Рады, распоряжавшихся миллионами, но пожалевших немного денег для того, кто лилипутом не был...

Хоронили писателя торжественно. За казенный кошт. Правда, перед этим тело покойного тайно перевезли в Софийский собор (неудобно было устраивать «торжественные похороны» из богадельни). За гробом шли представители правительства, возможно, и сам Грушевский...

«Крамольное» произведение Нечуя-Левицкого предали забвению. А созданная в Галиции «страшна мова» была насаждена во все сферы общественной жизни во время жесткой и последовательной советской украинизации 1920-х годов, осуществлявшейся под чутким и бескомпромиссным руководством незабвенного Лазаря Кагановича. Когда большевики, ничтоже сумняшеся, всех живущих принудительно записали в «украинцы», «перепутав» понятие гражданства и национальности. Таким нехитрым способом на планете появилось около 30 миллионов «украинцев» (правда, одновременно куда-то бесследно сгинуло такое же количество русских).

Создание большевиками национальной украинской республики было второй крупнейшей победой сепаратистов (первой победой сепаратистов было признание за малороссами нового имени украинцев).

Для появившихся из ниоткуда украинцев были созданы все условия: к началу 30-х годов 20 века свыше 80% общеобразовательных школ, 55% школ ФЗО и 30% вузов вели обучение на «украинском» языке (на «ридной мове» обучалось более 97% детей). На ней же родной печаталось 90% газет и 85% журналов. Правда о том, насколько эта «мова» была «ридной» свидетельствует такой неприятный факт – для непонятливых «украинцев» власть начала выпускать русско-украинские словари. Впрочем «незнание закона не освобождало от ответственности»: за незнание «ридной мовы» работу мог потерять любой, вплоть до уборщицы...

Это было время, когда Малороссию накрыло первое нашествие западынских янычар.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.011 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал